Имя Анатолия Владимировича Стоячко хорошо известно многим охотникам, владельцам охотничьих собак. Причем, не только в Крыму и в Украине, но и далеко за их пределами. На сегодняшний день Стоячко чуть ли не единственный в нашей автономии эксперт всесоюзной категории, с мнением которого считаются самые авторитетные специалисты охотничьего собаководства. Сам охотник по призванию, вырастивший и воспитавший целую плеяду великолепных англичан-пойнтеров, Анатолий Владимирович на ринге всегда строг, но доброжелателен, в поле, на испытаниях и состязаниях, объективен и неутомим. Эти отрывки из "самоиздатовской" автобиографической повести А. Стоячко, на наш взгляд, раскрывают еще одну, доселе неизвестную грань его человеческого таланта. В какой-то мере это наш подарок Анатолию Владимировичу, которому уже под 70 лет, и деликатный призыв к читателям-меценатам – помочь автору издать эту интереснейшую вещицу.
Мое голодное послевоенное детство протекало в бесшабашных дворовых играх и забавах, нам постоянно хотелось есть, поэтому часто наши забавы были связаны с добычей пропитания. В теплое время года проблем с «подножным кормом» у большинства пацанов не возникало. После цветения акации поспевала шелковица, с ее деревьев мы почти не слазили все лето. Вместе с моим закадычным другом детства Сергеем Мельниченко (впоследствии тоже заядлым охотником), мы ловили пескарей и гольянов в Салгире, карасей, карпов – в симферопольских ставках, а раков – в озере Джалман. Рыба и раки шли на продажу, оставалось и на уху, которую мы варили во дворе на самодельной плите, сделанной из жестяного ведра, обмазанного внутри глиной и накрытого чугунными кружками. Зимой мы промышляли на огородах, выкапывая оставшиеся в земле свеклу и морковку. Но все это время мы не переставали охотиться на воробьев с рогатками. Отстрелянных птиц мы часто поджаривали на палочках. Охотничий азарт проявлялся и тогда, когда мы ловили певчих птиц. С каким восторгом бежали мы к западне, когда там трепыхались пойманные пичуги, какие только певчие птицы не попадались нам! А как мы завидовали бывалым охотникам Чудакову и Чернобровину, жившим с нами по соседству. Царство им Небесное! Мы гурьбой бежали за ними, когда те возвращались с охоты, обвешанные перепелами, в сопровождении прекрасных охотничьих собак – курцхаара Динки и англичанина Лорда. Однажды я увидел охотника, у которого к поясу было приторочено десятка два вяхирей (аламанов по-крымски). Я не мог оторвать глаз от красавцев-голубей и долго шел за ним следом. Охота на голубей и поныне будоражит меня и является одной из самых моих любимых. С раннего детства я зачитывался книгами о животных. В нашей домашней библиотеке были замечательные дореволюционные издания – «Как живут животные» Гагенбека и «Мои звери» Дурова, эти книги я перечитывал неоднократно, а Брема, можно сказать, не выпускал из рук. Я «загорался», читая охотничьи сцены из «Записок натуралиста» Спангерберга. Мечтал стать биологом и стал бы им, если бы не случай, благодаря которому мне пришлось связать всю свою жизнь со строительством. Мое увлечение, увы, не стало основным делом жизни (а доктором биологии я бы стал, наверняка). В пятнадцать лет, не имея еще паспорта, я уговорил своего старшего друга и соседа А. Барышева («Софрона» – нашего самого лучшего рыбака, ловца птиц, и стрелка из рогатки), уже имевшего охотничий билет, купить мне ружье. В те времена приобрести ружье было очень просто: зашел в магазин, показал билет и покупай любое. 500 рублей (старыми), заработанных мною за лето, хватило бы и на двухстволку, но я выбрал легенькую одноствольную «ижевку» с хромированным стволом за 215 рублей. Тут же мы приобрели отличный «Барклай», мерки, весы и разновесы, набрали латунных гильз, капсюлей, пороха, пыжей и дроби. Все это тогда, по нынешним меркам, стоило копейки. Когда я заявился с ружьем и боеприпасами домой, мать запричитала, а мой старенький отец, когда-то охотившийся, тут же зарядил пару патронов, нарисовал мишень, повесил ее на деревянный туалет, отошел, насколько позволял наш старый дворик на улице Жуковского, в центре Симферополя, и дважды выстрелил. Бой ружья был одобрен, оно было повешено на ковре, а я получил отцовское благословение на охоту. Дробь от тех выстрелов вот уже 46 лет сидит в трухлявых досках туалета, который до сих пор стоит в моем родном дворе, хотя по назначению им давно уже никто не пользуется. Попробуйте представить себе пристрелку ружья, в центре города, в наше время. На первое в своей жизни открытие охоты я отправился, конечно, вместе с Барышевым. Именно ему я обязан многим в приобретении основных охотничьих навыков, с ним и его ирландкой Тайной, мы провели много чудесных степных охот, где я получил свой первый опыт общения с легавой собакой. На охоту под Константиновку или Аджи-Ибрам мы всегда отправлялись пешком, ружья без всяких чехлов, висели за плечами. Тогда под Аджи-Ибрамом сеяли лен-кудряш, перепелов в нем водилось великое множество. Заряжали патроны сразу за 8-й колонией или за радиовышкой, сейчас это черта города, где расположены большие жилые массивы. Ни о каких отстрелочных карточках тогда и понятия не имели. Вот как былые и нынешние времена сравнивает мой друг Е. И. Чеперин: – Едешь, бывало, куда-нибудь под Киев на электричке, сам при полном параде – ягдташ за спиной, патронташ на поясе, ружье за плечами. Приехал и сразу в вокзальный буфет – «потянешь соточку», подманишь к себе пальцем вокзального пацана и спросишь: «Малый, где здесь у вас зайцы водятся?» А сейчас! Едешь за тридевять земель, весь в «цевильном», а ружье в чехле, да еще сверху одеялом замотано (для камуфляжа). Только на перрон ступил, а уже местный жлоб-егерь манит к себе пальцем и орет: «Эй, мужик, покажи отстрелочную карточку!». Мир перевернулся! В том же году, осенью, одностволку у Барышева купил мой друг детства Сережа Мельниченко, и мы начали с ним постоянно ездить «на зайца». Голосовали на дороге и нас, пацанов, не имевших охотничьего билета, подбирали компании взрослых охотников, брали с собой в кольцо и учили уму-разуму. Перед началом охоты мы на равных строились в две шеренги для расчета порядка номеров и менялись местами после каждого кольца, ходили и в «гузыре», и фланговыми. Тогда компании были человек на 25 – 30, брали столько, сколько могло влезть в машину. Дисциплина была железная, но зайцами не делились, один – кому повезло, мог увезти домой десяток, другой – ни разу не выстрелить и «притянуть домой обезьяну». Заяц на машине стоил 25 – 30 рублей (старыми) и я, чтобы не приехать пустым, а гордо пройтись по улицам с зайцем за плечами, часто их покупал. «Боковых» я почти всегда «мазал» – не мог заставить себя стрелять «в пустоту», но однажды добыл два зайца и взял себе обоих, а Барышев в тот день ни разу не выстрелил. Тогда он промолчал, но потом, не один раз припомнил мне это за «чашкой чая». Такие вот были порядки при «развитом охотничьем социализме». Смешно вспомнить, но с Барышевым, впервые по пороше, мы начали тропить зайцев в «пяту». Я чувствовал, что что-то не так, но он давил авторитетом и командовал: «Вперед!» (к следам от коготков мы не присматривались). После того, как мы несколько раз пришли к пустым вчерашним лежкам, он, наконец, сдался и тут же сам мастерски изобразил, как заяц забрасывает вперед задние ноги. До ухода в армию я иногда совмещал охоту с «амурными делами», лишенный этих удовольствий в первый год армейской службы – затосковал. Служить мне пришлось больше 3-х лет, из них почти три на севере Пермской области. Я любил рассказывать сослуживцам про охоту в Крыму и вот, на третьем году службы, про мои охотничьи байки прослышал замполит-майор, с удивительно редкой армейской фамилией – Солдатов. Я понравился ему и был приглашен на весеннюю охоту на тетеревиный ток. Впечатления я тогда получил незабываемые. На тетеревиный ток, впоследствии, я попал только ровно через 25 лет… После армейской службы за год я успел жениться. С женой мне несказанно повезло – моя Любаня с первых дней нашей совместной жизни поддерживает мое увлечение, возится с моими собаками. У нас в гостях побывали многие друзья - охотники и эксперты, порой собирались огромные компании. И у всех моя супруга пользовалась и пользуется по сей день огромным уважением за такт и гостеприимство. Вскоре после свадьбы как первоочередную необходимость я приобрел новенькую «ижевку» 58-й модели. С ружьем этим я промучился 5 лет, из-за очень кучного боя оно было мало пригодно для охоты из-под легавой собаки. Наконец, я расстался с ним и, почти одновременно, купил два ружья: очень модное и довольно дорогое по тем временам «ТОЗ -34» и рядовое «ИЖ-27». Вот уже больше 30 лет я охочусь с этой «ижевкой», за эти годы поменял у нее два приклада, разбитые на охоте в горах. Стреляю из него неплохо – привык за долгие годы, да и бой у ружья отличный – резкий и кучный. Из заводских патронов птицу почти не стреляю. Уже давно по «собственному рецепту» к своему ружью заряжаю всего два вида патронов. На птицу — в латунные гильзы полный заряд пороха и 27-30 грамм трижды переложенной картонными прокладками смеси, пол на пол, «семерки» и «девятки», на зайца – в папковые или пластмассовые гильзы, полный заряд пороха и 33 грамма «двойки». А. Бакусов на Караби Яйле, из моего ружья, с 12-ю заряженными мною «фирменными патронами» взял 9 вальдшнепов. В первый же год своей семейной жизни я приобрел и свою первую охотничью собаку – пятимесячную черно-крапчатую сучку английского сеттера. Динка была удивительно гармонично сложенной, имела отличную голову и была прекрасно одета. Таких длинных и шелковистых очесов на гачах и «пере» я больше у англичан никогда не встречал. Но как к ним цеплялись всевозможные колючки и репехи! Она имела врожденный челнок, прекрасно подавала битую птицу, а за утками-подранками ныряла и плавала под водой. Особого чутья не показывала, но работала стильно и со страстью. Была она отличным сторожем, охраняла мои вещи на охоте, хотя я совсем ее этому не учил. В полтора года она, по моему недосмотру, повязалась с 11-ти месячным курцем Ральфом В. П. Мельниченко, жившем в нашем дворе. Из 13 родившихся щенков я оставил 6. Все были кофейно-пегие в краппе, три были длинношерстными, а три – короткошерстными и с короткими хвостами. Ральф был потомком лучших послевоенных московских производителей, часто давал куцых щенков (наверное, имел крови браков Бурбоне), он «сидит» в очень многих современных украинских курцхаарах, но куцехвостость у его потомков постепенно исчезла, последним был знаменитый Рекс Амелина (Крамаренко). В месячном возрасте всех щенков разобрали «утятники», прослышавшие об отличной работе Динки на воде. Одного, самого симпатичного «курцхаарчика» увезли в Киев для моего зятя. Через четыре месяца, после того, как щенок порядком «поработал» над его квартирой, он оплатил мне самолет и я забрал Дика (так его назвали) обратно. Вырос он мощным, красивым и довольно типичным курцем, только надбровные дуги были развиты чуть более нормы. Ради хохмы я вывел его на выводку. Он прошел первым в ринге на «очень хорошо» у знаменитых экспертов Б. А. Перова и К. Стуся. Когда я рассказал им, что Дик метис, они мне не поверили. После этого я видел взрослой одну длинношерстную сучку из этого помета, она напоминала скорее немецкую длинношерстную легавую, чем сеттера, но работала прекрасно. Мне очень повезло в том, что эксперт всесоюзной категории Б. А. Перов оказался моим соседом. Это был старый интеллигент, репрессированный сын главного инженера Балтийского завода, кинолог от Бога, настоящий охотник и фанатик – пойнтерист. Он был моим главным учителем в «собачьей науке», именно он «благословил» меня в эксперты-кинологи, уговорил взять щенка пойнтера у К. Зебрева и убедил ликвидировать всю мою прежнюю псарню, а в то время, кроме легавых, я держал еще и черноподпалую аборигенную крымскую гончую, отлично гонявшую. Именно Перову, видевшему воочию в деле довоенных черных пойнтеров мы обязаны использованию в племенной работе отличного, но уже очень старого черного Джека Дущенко – последнего представителя знаменитой черной линии Камбиза. В. К. Стусь своих сук вязал только с его однопометником, черно-пегим Боем Дженеева, а самого Джека - игнорировал. Страстно болевшие за породу и имевшие разные точки зрения на ее развитие, Перов и Стусь постоянно не находили общего языка. Началось все с того, что Перов продал Стусю свою черную Кармен, дочку его Рекса, убедившись в ее непригодности к охоте. Стусь же сделал из нее экстерьерного идола всесоюзного масштаба. Даже Рождественский, сам привез в Симферополь своего Блека на вязку с Кармен. Но никакого следа в породе Кармен не оставила, зато кровь ее однопометницы Негри Зембинского, через Джою Парфенова и Рекса Озерова сидит в большинстве современных пойнтеров. Знаменитый перводипломник Рекс Озерова породил в Крыму целую плеяду выдающихся полевиков. Мою Джерри мы выбирали вместе с Перовым, это был замечательный щеночек, я зрительно увеличивал ее в пять раз и уже видел круглую «отличницу». По матери она была внучкой полевых чемпионов, московского, по происхождению, Лорда Баженова и Чайки Кириченко. Та, в свою очередь, была дочкой Альмы Карповича и внучкой полевых чемпионов Италии Моу и Момбо. Выросла Джерри отличной по экстерьеру, всегда ходила в головке рингов, прошла второй в ринге средней группы Всероссийской выставки 1972 года из 18 сук.
В работе была очень страстной и стильной. Великолепное чутье позволяло ей работать по перепелу в любых условиях. Она имела идеальный врожденный челнок и была хорошо поставлена. Дипломы первой степени на состязаниях по перепелу мы получали с ней у таких маститых экспертов как Д. С. Чабан (чемпионат), Р. С. Казьмин и В. А. Морозов, на состязаниях ее дипломировали С. В. Туршу, В. К. Стусь, Б. А. Перов, Д. М. Стаднийчук, В. Д. Бочаров, В. И. Солганик. Все эти дипломы я храню как память. Из этой замечательной плеяды экспертов ныне здравствует только Владимир Иосифович Солганик, дай Бог ему здоровья! В работе по перепелу с Джерри, в то время, могли сравниться, разве что Лада Демчика да Веста Пахомова, но она «била» их стилем. Меня неоднократно приглашали с Джерри на промотстрелы фазанов, из терновников она не вылазила и выгоняла из них все живое. Зайца гоняла с голосом и довольно долго. Именно с ней в 1971 году, в Барановской балке, у Долгоруковской яйлы за день я взял на коллективной охоте восемь зайцев и, потом, согласно неписанным правилам, роздал их, почти всех, знакомым охотникам. На поиске, из-за чрезмерной страсти, она иногда уходила очень далеко. В лесу или густой кукурузе мне приходилось тратить очень много времени, подзывая и ожидая ее. Охота по фазанам-петухам в зарослях, где она гоняла их, зачастую поднимала без стойки или садила на дерево и облаивала, испортили ее. Сезона три, она, как нечего делать, могла «пихануть» вальдшнепа из кустов, да еще и с лаем. Кончилось это после одного, весьма примечательного случая. Охотились мы как-то, уже в ноябре, с моим другом Б. Симашовым на вальдшнепов под «Проломом». Услышав возню в кустах, он крикнул мне: «Иди, там твоя «клизма» вальдшнепа поймала!». Я видел поднявшуюся птицу, но все равно поспешил к собаке. То, что предстало моему взору, я никак увидеть не ожидал. Джерри лежала на земле и с пеной у рта билась в эпилептическом припадке. Минут через пять она поднялась и, шатаясь, пошла в поиск. В тот день и впоследствии она стояла по вальдшнепам «как вкопанная». К семи годам она стала «лесным профессором» и последние мои вальдшнепиные сезоны с ней на Караби и под Черемисовкой были необычайно удачными. Прожила она одиннадцать лет, тяжело больная, перед смертью, убежала со двора, избавив меня от ужасной процедуры – видеть агонию друга. Джерри за четыре помета дала много рабочих собак, наиболее знаменитые из них – Дар Парфенова (Морозова) и Сильва – Каладжияна. Трижды я вязал ее с перводипломником, московским по происхождению Мигом – Парфенова. Замечательный человек С. М. Парфенов, военный летчик, а впоследствии скромный бухгалтер, был известным пойнтеристом и моим большим другом. Последнего его пойнтера Дара натаскивал я. С ним он в 75-летнем возрасте умудрялся обстреливать нас, молодых охотников по количеству перепелов, топчась чуть ли не по одному месту, в то время, как мы носились по округе как угорелые. Дар работал блестяще, третье место на Всесоюзных состязаниях по дупелю в 1978 году тому подтверждение. Кровь его оказывает и поныне очень большое влияние на породу. Дар, кстати, тоже отлично гонял по лесу зайца с голосом, хотя на состязаниях ни разу птицу не погнал. Следующим моим пойнтером стал, «вылепленный и выпестованный» мною черный Дей (Демон) – сын Дара Парфенова (Морозова) и Лады Демчика (тесный инбридинг на Джека-Дущенко). Кобель получился на славу!
Красивее его в поле не работала ни одна моя собака. Он оставил очень заметный след в породе и передал потомкам свой выдающийся стиль работы – стиль настоящего черного пойнтера. И хотя на Республиканских состязаниях по вальдшнепу Дей был третьим с дипломом II степени, и на Крымских тоже получил Д-II, к охоте в густом лесу он был мало пригоден. По «вонючим» вальдшнепам он становился очень далеко, подавал их со стойки броском и они, как правило, улетали не стрелянными. Было необъяснимо, почему по перепелу он делал большинство работ «с заходом», а вальдшнепов «крутить» отказывался и пер к ним по прямой. Поднимали мы с ним в Черемисовке вальдшнепов больше всех, а добывали мало. За это мой любимый Демон-Дей получил плебейское прозвище – Авдей. Дал его Б. Симашов, в душе завидовавший спортивным успехам моих собак. Поэтому на Караби и на открытых местах я старался заходить впереди Дея или сам поднимал вальдшнепов, и охота шла успешно. Потерял я его в конце сентября, перед самым началом вальдшнепиного сезона, было ему всего четыре года и погиб он от чумы, весьма нетипичной формы, которую подхватил на Республиканских состязаниях. В 1984 году благодаря И. С. Горбенко и моим киевским друзьям я приобрел 9-месячного красно-пегого пойнтера, ранее принадлежавшего С. И. Криштабу, замечательному человеку, безвременно ушедшему из жизни. Том был сыном Атоса-Мельникова и Шани-Кремера, отличный по экстерьеру, с идеальной линией верха (третий в ринге среди кобелей старшей группы на Всесоюзной выставке), удивительно умный, с выдающимся чутьем и очень стильный. Это был настоящий охотник-спортсмен, с ним я обстреливал всех на охоте и побеждал на состязаниях. В работе по вальдшнепу ему не было равных, это подтверждают многие, видевшие его в деле. Выставлял он вальдшнепов только на меня, часто приносил их издалека, когда я и не рассчитывал на попадание. Картинно и очень далеко работал дупелей и бекасов. Сколько дипломов I степени, мысленно, я сам дал ему на охоте – не перечесть, но на Республиканских состязаниях ему не везло, хотя он и побеждал на них, но только с дипломом II степени. В первый же сезон я взял его в лес на заячью охоту, и он «заболел» ею сразу. Работая по вальдшнепам, на зайцев он почти не обращал внимания, но с открытием охоты на них (как будто знал точную его дату) – не пропускал ни одного, всех мастерски отрабатывал со стойкой и заворотом на меня, подранков давил и приносил. Хорошо работал по утке, был злобным к зверю и мастером в драках. Это был по-настоящему универсальный помощник на охоте. В 1987 году, после матчевой встречи в Белоруссии, мы большой компанией остались на две недели поохотиться в Уховском хозяйстве, что под Гомелем. Радиация там была ужасная и, может быть, поэтому через полгода Том заболел. Началось все с того, что, ранее не заметный в квартире, он начал в ней с воем все крушить. Следы тех погромов заметны и сейчас. Я позвонил в Тбилиси С. Шагинову и объяснил суть дела, тут же прилетел Гуджа (к сожалению, запамятовал его фамилию) и забрал Тома к себе. У него во дворе был шикарный вольер, мы надеялись, что кобель успокоится. Но болезнь прогрессировала, и Гуджа успел с ним поохотиться всего пару месяцев, но и за это короткое время он смог вдоволь насладиться работой настоящего пойнтера. Вот что рассказывал С. Шагинов: - На лихой скачке. Том вдруг с хода замирал на стойке, зачуяв перепела метров за 15, Гуджа спешил к нему. При его приближении Том заходил за перепела, становился навстречу хозяину и ждал посыла. Завидев это чудо, грузины кричали: «Гуджа, а что он делает?». Гордый Гуджа им в ответ: “А вот, что он делает! Пиль!» После чего Том безошибочно, броском вышибал перепела из травы и тот, ошарашенный, делал «свечку» между собакой и ее хозяином... За свою короткую жизнь Том успел получить огромную практику в работе по перепелу. Рядом с моим домом было поле заросшей лаванды, кишевшее перепелами, на прогулке мы отрабатывали с ним почти ежедневно по 30-40 птиц. Этим во многом объясняется поразительная верность его работ. С 1972 года я веду охотничий дневник, где записываю дату и место охоты, добытую дичь, количество выстрелов и примечательные события, если таковые случаются. Пишу для себя, потому мои правдивые заметки не имеют ничего общего с охотничьими байками и фантазиями, типа: «За свою жизнь я добыл...». Дневник помогает мне определяться с местом охоты на разную дичь и ее оптимальными сроками, содержит он и другую полезную информацию. Я обработал данные дневника за 31 охотничий сезон и ниже привожу всю сжатую информации из него Начнем с перепелов. Как правило, специально на них я охотился очень редко, стрелял их рано утром, до начала голубиного лета и вечером, после его окончания, а также попутно, во время охоты на куропаток или, когда в полях ничего другого не водилось. Один раз, из - под Джерри, я добыл 35 перепелов и бросил охоту в этот день - пропал азарт. Шумовых перепелов, как правило, не стреляю, так как голодать мне еще не приходилось… Многие годы я постоянно отмечаю такие дни, когда собаки почти не чуют перепела. Бывают такие периоды и в течение одного дня. До обеда ходишь по полю, собака старается, челночит, но птицы нет. Затем, нежданно-негаданно, на этом же поле перепелов «появляется» такое количество, что, кажется, их высыпали из «рога изобилия». Как бы вдруг, по какому-то одному ей известному сигналу, собака начала чуять птицу… В семидесятые годы мне приходилось попадать на массовый пролет обыкновенной горлицы, как правило, это было 5-10 сентября. В этот период это весьма заманчивый трофей в гастрономическом плане - сплошной комочек жира. Стреляли мы ее много. Охотились успешно и на местную горлицу, где – нибудь под лесом, но она, как правило, была худоватой… Сейчас горлицы почти не стало. Кольчатая горлица («чекушка»), как охотничий трофей, ценности не представляет и стрелял я ее случайно. Правда, в 1996 году, на подсолнухах витютня было мало, а кольчатой горлицы - пропасть, и мы ей не брезговали. Том и Сары-Том на голубиной охоте всегда были рядом, зорко следили за полетом голубей, поэтому легко находили их, битых, в подсолнухах и подавали мне в руки. Последний Том, хоть и следит за голубями, но битых подавать не хочет, только скубет их и давится пером. Первого своего аламана (витютня) я стрелял сидячего на тополе и когда он упал, я просто пылал от счастья. И прежде, и теперь, на открытие охоты я непременно еду туда, где есть эти чудесные птицы. В молодости я мог не одну сотню метров скрадывать их стаю и, прежде чем отдуплетиться, всегда мгновение любовался ими. Не составляет большого труда добыть аламана в августе, когда глупые одиночки пискуны хорошо летят на чучела. Они близко подпускают к себе в лесополосах и безмятежно летят к водопою. Позже, когда они, взматеревшие, сбиваются в стаи, добыть их гораздо трудней. Самая же добычливая охота на аламанов - поздней осенью, когда на зимовку в Крым прибывают их огромные стаи. Они скитаются по полям и виноградникам, образуя голубые тучи. Но в это время я занят охотой по вальдшнепам или поисками зайцев. В последние годы, по приказу из Киева, открытие охоты на куропатку и фазана приходится на первый охотничий день октября. В это время молодые птицы уже почти не отличаются от матерых. Но куропатки уже достаточно строги и, поднятые стаей, перемещаются далеко. Собаки, напирающие на птиц или, наоборот, становящиеся в стойку далеко от них и подающие потом броском, к охоте на куропаток мало пригодны. Мой Сары-Том останавливался (чаще даже ложился), как только прихватывал запах стаи и ждал меня, затем, при моем приближении, он поднимался и начинал осторожно подводить к птицам, если это было допустимо или птицы перемещались, и замирал в красивой стойке, только на предельно допустимом расстоянии от стаи. Сделай он лишний шаг-настороженные птицы моментально бы взлетели. Подавал он броском, поэтому я двигался ему наперерез по косой линии, заходя далее предполагаемого места нахождения стаи. Мысленно просчитав все возможные варианты, я выбирал место для наиболее удачного выстрела. Все это время. Том внимательно следил за моими действиями, посылал я его взмахом руки. Он стрелой врывался в стаю, куропатки с криком разлетались в разные стороны, оставшихся птиц он «считал», отмечая стойкой каждую. Я внимательно следил за полетом птиц, и мы с Томом спешили к ним. Одиночек добыть было уже гораздо проще. Мой последний Том делает все как надо, но, после подъема основной массы птиц, остальных, сгоряча, может поодиночке разогнать без стойки. На охоте по куропаткам в степи, поздней осенью, когда их уже мало и они осторожны, нужна собака с очень широким поиском, быстрым ходом, хорошим чутьем и «со смальцем в голове». И самому охотнику нужно быть «стратегом». Иначе, будете видеть на такой охоте куропачьи хвосты за 100-200 метров. Зажиревшая собака или привыкшая работать по следу, к такой охоте не пригодна… Самая моя длинная охотничья тропа, конечно же, по лесу, в поисках волшебных птиц – вальдшнепов. О причинах своей любви к вальдшнепиной охоте я написал в своем рассказе “Алмаз Дианы” и повторяться не буду. Хочу сказать, что и все мои собаки вальдшнепов предпочитали всякой другой дичи. Как часто, приехав с заячьей охоты, в конец усталый, мокрый, весь в грязи, даешь себе зарок бросить это «неблагодарное занятие». Но через день, увидев из окна какого – нибудь транспортного средства зеленое поле озимых или пахоту, снова безумно хочется идти и идти по ней в поисках «косого. Сколько всяческих команд, порой дурацких, приходится выполнять, «топча поля в кольце» и сколько «идиотов» руководят порой коллективной охотой. Мне, правда, везло с компаниями. Сначала коллектив вагонного депо, затем военная колонна, компания Б. Симашова, «Сельхоздеталь» (команда Сташевского) и, наконец — теплая, дружеская компания С. Н. Палеева. Она была моей последней, очень душевной и, вместе тем, весьма профессиональной. М. А. Балашкевич, Н. С. Нода, А. Л. Сидякин зайца практически не «мазали». С той компанией на охоте побывали Чеперин, Горбенко, Шишов и Яша Марьянов, думаю, они остались довольны общением с теми симпатичными людьми. Со смертью Палеева коллектив распался. Сейчас, волею судеб, иногда приходится попадать в сборные компании на «козырных местах», но охота в них часто из удовольствия превращается в мучения. С годами, появляется какое – то шестое чувство и, повинуясь ему, часто направляешься именно туда, где лежит заяц. Идя в компании, «в кольце», позволить себе такого не можешь. О повадках зайца известно очень много, но нередко они ведут себя весьма неожиданным образом. Иногда ложатся задом к ветру, и не на пригорке, и в камушках, а в низине и в грязи. Особенно это часто случается в конце сезона, когда зайцы «набираются опыта».
В прошлом году мы охотились при почти штормовом ветре и, по идее, все зайцы должны были бы лежать в балках или на склонах, защищенных от ветра. В тот день, во время обеда, повинуясь какому-то чувству, я, поставив на капот налитую мне рюмку (да-да), взял ружье и пошел к исходу балки, навстречу поднимавшемуся по ней дратхаару Ричу Л. Герасикова. Отойдя от машины метров на 100, я поднял огромного зайца, лежавшего на самом ветру и, видимо, наблюдавшего за нашей трапезой. Когда я подошел с ним к машине, глаза у моих приятелей выражали крайнее удивление. Тогда же, вблизи деревни и железной дороги мы подняли четыре зайца, лежавших на пригорках, на самом ветру. Есть повод думать, что они ложатся там, где их по такой погоде не должны искать. В шестидесятые годы я много охотился на уток, часто ездил и в лес на копытных. Дневник я тогда не вел, поэтому не могу ничего сказать о своих охотничьих достижениях тех лет. Сейчас этими охотами не увлекаюсь. А прежде, мне, как активисту, часто «перепадали» лицензии на косуль, я ехал с ними в село Айлянму (Поворотное) к своему другу Аркадию Латышу и мы с его гончаками устраивали замечательные охоты. Я помню, как сейчас, и свой первый приезд в Поворотное, когда еще нас еще вел на охоту отец Аркадия, бывший тогда егерем Б. И. Латыш. Тогда гоняла зверя по лесу стая не меньше как из десятка гончих – русских и местных. Именно под чудесную музыку гона я добыл в то время первую в своей жизни косулю. Тогда еще меня, новичка в лесной охоте, под общий хохот заставили искать у нее желчный пузырь. Там же в Поворотном я добыл на охотничьей тропе и своего первого и последнего оленя… Да, много счастливых мгновений подарила мне охота! Но есть еще одна замечательная страница в моей жизни - экспертиза охотничьих собак. За ними, 25 лет, в горах, лесах, полях, лугах и болотах я тоже проходил не одну тысячу километров. Но об этом отдельный разговор…
А. В. Стоячко
